Дана Сидерос: «Я заставляю своих героев сражаться с разобщённостью»

[Версия для печати]

Пьеса «Чёрный апельсин» – текст современного драматурга Даны Сидерос. Он про подростков, детство, взросление, старость. 22 марта Молодёжный театр проведёт читку этой пьесы. А пока хотим представить автора и интервью с ней.

Дана Сидерос – псевдоним Марии Кустовской. Имя было выбрано наугад в словаре имён, фамилия отсылает к латинскому sidereus, что означает «звёздный», и греческому σίδηρος – «железо». 

«Это не в том смысле, что у меня железный характер, – объясняет писательница. – Просто некоторые мои проявления удобно описывать через железо: я ржавею при сырой погоде и могу молчать о чём-то годами, как сейф».

На сайте литературного альманаха «Конец Эпохи» можно найти биографию Даны: родилась в 1985 году в Болгарии, с семьёй переехала в СССР, в 2003-м поселилась в столице. В жизни Мария Кустовская – поэтесса, детский иллюстратор, родилась в Казани, живёт в Москве. Работала редактором журнальной рубрики про кино, публицистом, дизайнером, делала видеоролики.

Пьесы Даны Сидерос востребованы в театре. Её тексты отличают простой язык, глубокое содержание, юмор. Она пишет о нас, о мире вокруг и мире внутри, исследует механизмы памяти и вопросы перехода из одного возраста в другой, из одного поколения в другое. Но лучше пусть драматург расскажет об этом сама.

– Вы как-то говорили: «Счастье в том, что не бывает текста, целиком написанного автором. Когда ты пишешь, то подключаешься к сложной системе, которая больше тебя, поэтому то, что в текст заложил ты, составляет ничтожную его часть…» О чём шла речь? Как происходит это «подключение»?

– Это было о языке. За каждым словом – огромная история, цепочка значений, мифология. Когда работаешь со словами, имеешь дело со всем этим вне зависимости от своего желания. Язык – это огромная махина, как океан или лес, и можно быть опытным следопытом или ныряльщиком, но иногда всё равно оказываться не совсем там, где собирался, или искать жемчуг, а найти мурену.

– Отличается ли этот процесс в области поэзии, прозы и драматургии?

– Текст есть текст. В любой форме работают похожие вещи. Но с точки зрения процесса отличия есть, конечно. Стихотворение – это обычно небольшой объём, вся композиция на ладони, событие может занимать две строки или даже три слова. Очень плотная конструкция. Если она построена хорошо, туда зубочистку нельзя вставить. Пьеса – это комната, куда потом войдут люди и будут действовать, поэтому там должно быть пространство, воздух. Мне в этом смысле есть куда стремиться: привычка к стихам не отпускает, и пьесы получаются густоватыми. У прозы, по-моему, вообще нет правил, и этим она прекрасна, хотя мною пока мало освоена: трудно двигаться в совершенно свободном пространстве.

– Как появилась первая пьеса – «Стена живых»?

– Почти случайно. Я писала историю, которую нужно было рассказать, и она внезапно оказалась пьесой. Какое-то время я не знала, что делать с этим внезапно вылупившимся текстом. А потом втянулась. Не знаю, почему не начала раньше. Всегда любила и театр, и драматургию.

– В «Стене живых» чувствуется интерес к теме памяти, её устройству, к тому моменту, когда кроме воспоминаний ничего не остаётся. Ещё есть тема уходящего поколения. Чем вам интересны эти вопросы?

– Интерес к тому, как работает память, и подтолкнул меня к этому тексту. Это же потрясающий механизм! Когда он начинает сыпаться, наблюдать за этим тяжело, но любопытно. Почему человек вдруг перестаёт узнавать большинство людей, которые были с ним полжизни, но признаёт кого-то одного? Почему не знает, где находится, не помнит, завтракал ли, но в мельчайших подробностях описывает себя в пять лет? Почему знакомая мелодия или случайная фраза вдруг выдёргивает человека из мутного, темнеющего сознания на пять минут, а потом он тонет обратно? Память – то, с чем мы остаёмся, когда потеряли всё. Когда начинает сыпаться и она, это жутко. Это и есть смерть. И мы сталкиваемся с ней не только когда заболеваем или начинаем стареть. Вспомните свои чувства, когда не удаётся воспроизвести в памяти лицо когда-то любимого человека или запись в дневнике всего лишь восьмилетней давности.

– Отчасти эти темы есть и в «Чёрном апельсине». Как формировался замысел этой пьесы?

– Не помню, что стало стартовой точкой. Для меня важный момент в любых историях – неспособность людей к разговору друг с другом, неумение одних выразить что-то, а других – услышать и понять, нежелание или боязнь говорить друг с другом на больные темы, отсутствие у нас адекватного языка для многих вещей. А ещё идиотская уверенность родителей, что, умалчивая какие-то темы, не обсуждая их с детьми, они детей защищают. Хотя всё наоборот.

– Сам образ – чёрный апельсин – визуальный, яркий. Он позволяет искать собственные интерпретации и оставляет загадку: почему апельсин? Почему чёрный? Что для вас значит этот образ?

– Это отчасти объясняют герои. Апельсин – это что-то приятное и нарядное снаружи, а что внутри – непонятно. Может, там чёрный ужас. Но я всех разочарую: я просто пошла путём главного героя и стала искать в интернете, как делать уколы. Предложение тренироваться на апельсинах выпало во второй же ссылке на YouTube. Я за это ухватилась. А остальной символизм потом сверху «намотался».

– В пьесе много юмора, но на фоне невесёлых вещей: выпавшая из окна женщина, дедушка, который просит внука поставить ему смертельную вакцину, чтобы скорее умереть. Сколько здесь иронии, а сколько «серьёза» по поводу страха смерти, одиночества?

– Иронию я не закладывала. Не мой метод. В тексте есть смех, и без этого, мне кажется, никуда: смех должен соседствовать со смертью, он ей противопоставлен. Это нормальная карнавальная традиция. Не вижу смысла разговаривать о смерти не языком комедии. Мы о ней говорим, чтобы её отогнать, значит, надо смеяться громче.

– Ещё одну вашу пьесу «Всем кого касается» скоро поставят в «Сатириконе». Правильно будет сказать, что это текст о том, как трудно быть услышанным и донести до другого человека то, что ты хочешь сказать, о том, как это необходимо?

– Почти всё, что я пишу, – об этом в большей или меньшей степени. «Всем кого касается» – о языке, о том, как он зарождается, живёт на носителях, завоёвывает новые территории. Не хотелось бы, чтобы пьеса воспринималась как текст про инклюзию. Это не о том. Там не нужно никого адаптировать. Нужно просто принять чужой язык и расширить этим свой мир.

– Сложно писать о подростках и для подростков?

– Я не уверена, что пишу именно для них. Я пишу про то, что меня интересует, о героях, которые мне роднее. Кто это потом будет читать, мне не так важно. Я против возрастного деления текстов. Это добавляет ещё пять копеек в разобщённость, с которой я заставляю сражаться своих героев. Было бы непоследовательно писать про коммуникацию и разводить читателей по разным комнатам: это текст для подростков, взрослые – на выход. Понятно, что если герои – дети, то большинство на автомате относит пьесу к детской. Но хочется, чтобы история была для всех и все нашли что обсудить. Писать героев-подростков нетрудно, потому что это люди, которых много вокруг. Трудно писать про самураев в пятнадцатом веке, потому что они умерли давно и нельзя в кафе подслушать их диалог за соседним столом. А разговор подростков – запросто.

– Что вас подпитывает в творческом плане? Откуда берёте новые образы, идеи? Изнутри? Или нужно быть постоянно подключённым к внешнему миру, наблюдать, искать сюжеты?

– Конечно, нужно всё время смотреть по сторонам. Но я бы не стала использовать слово «искать». Я ничего не делаю специально, чтобы что-то найти. Вокруг происходит тьма всего, и сюжеты сами валятся на голову. Проблема скорее в том, что замыслов много, а время не резиновое, голова одна, и рук всего две. Приходится мучительно выбирать, чем именно заняться, а что отложить.

– Что вам интереснее – реалистичный мир, социальные темы или мир фантазийный, образный, связанный со сказаниями, фольклором (как в ваших стихотворениях «Чёрно-белая сказка», «День города»)?

– В фольклор я действительно играю. Обожаю сказки, эпос, люблю рассматривать, как хвосты мифов прорастают в современность, во что трансформируются. Но это не фантазийный мир. Миф – это пласт реальности, в которой мы живём и не подозреваем, насколько им пропитано наше сознание.

Читка пьесы Даны Сидерос «Черный апельсин» (12+) состоится 22 марта в 18:00, режиссёр Иван Миневцев; вход бесплатный, по предварительной регистрации.

Текст: Челябинский молодежный театр, фото: vk.com/chelgmt