Май

4 мая

125 лет назад родился поэт Николай Давидович Бурлюк. Вместе со своими братьями Давидом и Владимиром, сестрой Людмилой - активный участник футуристического движения в России. Входил в группу кубофутуристов "Гилея", печатался почти во всех их изданиях - «Студия импрессионистов», «Садок судей», «Пощёчина общественному вкусу» и др. Однако его поэтика, по сути, далека от нарочито «грубой», урбанистической и словотворческой (анти) эстетики Давида Бурлюка, Кручёных, Маяковского. Николай Бурлюк проявлял интерес к акмеизму, принимал участие в заседаниях «Цеха поэтов», приятельствовал с Николаем Гумилёвым, а в 1914 году отказался подписать манифест футуристов «Идите к черту!», где в оскорбительных выражениях характеризуются акмеисты, заметив, что "нельзя, даже метафорически, посылать к черту людей, которым завтра будешь пожимать руку". Как заметил Вадим Шершеневич: "У Николая Бурлюка попадались неплохие, хотя совсем не футуристические стихи. Но можно ли было с фамилией Бурлюк не быть причтенным к отряду футуристов?".

Свое последнее стихотворение опубликовал в 1915 году. В 1916 был мобилизован в действующую армию, после окончания школы прапорщиков в 1917 воевал на Румынском фронте, затем служил в разных армиях эпохи Гражданской войны на Украине, в зависимости от того, под чью мобилизацию попадал. В 1919—1920 скрывался от всякой мобилизации; в декабре 1920 года в Херсоне явился на учёт в РККА как бывший офицер, но был арестован и «тройкой» 6-й армии приговорён 25 декабря 1920 г. к расстрелу в превентивных целях, с формулировкой: «скорее очистить РСФСР от лиц подозрительных, кои в любой момент свое оружие могут поднять для подавления власти рабочих и крестьян». 27 декабря 1920 г. приговор приведён в исполнение. Обстоятельства гибели Николая Бурлюка долгое время оставались неизвестными и опубликованы только в 2001 г. Также существует версия, согласно которой Николай Бурлюк погиб в бою, сражаясь в рядах белой армии.

Поэтическое наследие Николая Бурлюка невелико, отдельного сборника стихов он так и не выпустил, его публикации рассеяны по футуристическим изданиям. Кроме того, по воспоминаниям Марии Бурлюк, он работал над романом, в котором "дамы путешествовали по степям в карете, ведя разговоры". Стихи Николая Бурлюка были собраны лишь однажды - в 2002 году в малой серии "Новая библиотека поэта вышел его совместный с братом сборник, куда в том числе вошла и мистерия "Ковчег весны", быть может, самое значительное из всего им написанного.

Как обычно, вешаем несколько стихотворений поэта, а в приложении - тот самый сборник 2002 года.

***

Из всех ветрил незыблемого неба

Один ты рвешь закатные цветы,

Уносишь их во мрак Эреба. –

В тайник восточной темноты.

И опустевшие поляны

Не поят яркость облаков,

Зажили огненные раны

Небесных радужных песков.

Ушел садовник раскаленный,

Пастух угнал стада цветов,

И сад ветрил опустошенный

К ночной бездонности готов.

Унесены златые соты,

Их мед не оросит поля.

Сокрытых роз в ночные гроты

Не вынет мед пчела – земля.

6 мая

79 лет назад родился поэт Валентин Провоторов. Мистик-визионер; одна из наиболее герметичных и малоизвестных величин Южинского кружка; любимый поэт Юрия Мамлеева.

Основной корпус провоторовского поэтического наследия создан уже в 60-е годы, хотя с «шестидесятничеством» нет ничего общего, его стихи будто из параллельной реальности. 13 лет назад поэт перешёл в иные миры, которые, судя по всему, хорошо были известны ему ещё при земной жизни. Предлагаем и нам познакомиться с ними:

***

Пошутили, сплясали бы, спели-ка,

с палачом собирая костер!

Чайки так раскричались у берега,

словно хор самых нежных сестер…

Буду кучером виться над козлами,

в небеса устремляя глаза,

и огромными яркими космами

сам свои прославлять чудеса.

Чуть помедлю клубами у грани я,

вдруг скручусь и исчезну, как мгла.

И очнутся внутри трепетания

непонятного цвета крыла.

Мир замрет, отдохнет и аукнется,

ваши волосы дыбя едва,

а на площади просто обуглится

над кострищем моя голова.

7 мая

96 лет назад родился поэт Борис Слуцкий. Как написано в предисловии к 3-томнику стихов: «в небольшом украинском городке Славянске (сейчас это – север Донецкой области)». Один из самых известных поэтов-фронтовиков, он, по словам Бродского «едва ли не в одиночку изменил всё звучание русской послевоенной поэзии». Неудивительно, что первые стихи будущего нобелиата были написаны как раз «под Слуцкого». После смерти жены 58-летний поэт впал в десятилетнюю депрессию. Стихов писать он уже не мог. И не хотел. Одни из его последних строк были посвящены умершей жене:

Я ничего не видел кругом —

Слеза горела, не перегорала,

Поскольку был виноват кругом,

И я был жив,

А она умирала.

***

Первый доход: бутылки и пробки.

За пробку платят очень мало —

За десяток дают копейку.

Бутылки стоят очень много —

Копейки по четыре за штуку.

Рынок, жарящийся под палящим

Харьковским августовским солнцем,

Выпивал озёра напитков,

Выбрасывая пробки,

Иногда теряя бутылки.

Никто не мешал смиренной охоте,

Тихим радостям, безгрешным доходам:

Вечерами броди сколько хочешь

По опустевшей рыночной площади,

Собирай бутылки и пробки.

Утром сдашь в киоск сидельцу

За двугривенный или пятиалтынный

И в соседнем киоске купишь

«Рассказ о семи повешенных».

Сядешь с книгой под акацию

И забудешь обо всем на свете.

Сверстники в пригородных селах

Ягоды и грибы собирали.

Но на харьковских полянах

Росли только бутылки и пробки.

11 мая

112 лет назад родился поэт Борис Кузин. «Я дружбой был, как выстрелом, разбужен» — это Мандельштам писал о дружбе с Кузиным, очнувшись после нескольких лет поэтического молчания.

Кузин – сын бывшего крестьянина-иконописца, женившегося на петербургской немке. Биолог по профессии, ламаркист по убеждениям («На подвижной лестнице Ламарка…»). В 1930-м отказался быть доносчиком, с тех пор оказался под колпаком у госорганов. Три года лагеря получил в 1935-м. Потом – 15 лет казахстанской ссылки. В ссылке (!) защитил сначала кандидатскую, потом докторскую диссертации. После смерти Сталина 20 лет жил в провинциальном наукограде, в посёлке Борок Ярославской области. Стихи были опубликованы спустя четверть века после смерти. Немалая часть литературного и научного наследия ещё ждёт публикации.

***

Звезды с крысиным сбегаются писком

На маловодной зари водопой.

Книги сжигают по ябедным спискам.

Шепотом люди о самом о близком,

Ставни закрыв, говорят меж собой.

И никогда не узнают потомки

Слов отреченья в чугунной ночи.

Солнце в кутузке, и совесть в котомке...

Шорохи... Тайна... Потемки, потемки...

Слышишь ли? Дышишь ли?.. Тише! Молчи!

Январь, 1938

* * *

Светом пожаров сквозь пленку пылающих век

Выжжены очи, — а все еще жив человек.

Тайную совесть тройною одел он броней.

Кажется, он не в долгу пред своею страной,

Кажется, он оплатил тебе, родина-мать,

Право в высоких твоих городах голодать,

С посохом право брести по пути своему,

Право на стужу, на звездный ночлег, на тюрьму.

Ухарем был, — да сносился солдатский сапог,

Душу свою посадил он на блядский паек.

Было ершился, да плюнул: — А, мать твою так!..

Весь искрошился в кармане последний табак.

1943

10 мая

111 лет назад родилась поэт Лидия Бартольд. Из немецкого рода, отметившегося в российской истории: один из старших братьев отца стал академиком, крупным учёным-востоковедом, другой лидером эсеров-террористов. Место рождения – Ярославль, детство прошло во Франции, девичество - в Финляндии. После обретения Финляндией независимости семья возвращается в Россию. Здесь позднее три старших брата Лидии будут расстреляны, мать умрёт от голода во время ленинградской блокады.

После войны жила и работала в подмосковном Академгородке. Стихи при жизни никогда не печатала.

***

Я говорю не о кровавых реках,

Не о снежинках вьюги мировой,

Но об отдельной жизни человека,

Всегда одной — везде одной.

И не числом средь цифр неисчислимых

Ей быть должно, не пешкой для игры —

С ней умирает мир, для нас незримый,

С ней угасают звездные миры.

Бесчисленны в грядущем поколенья,

Бесчисленны грядущие года,

Но нет для этой жизни повторенья,

Но этих глаз не будет никогда.

Ты, убивающий спокойно и бесстрастно,

Что можешь знать об этой жизни ты?

Быть может, в ней был замысел прекрасный,

Созданье творческой мечты.

Не тронь ее — она неповторима!

Быть может, в ней бессмертной мысли свет,

Миллионы лет мучительно творимой

На сотне неудавшихся планет...

* * *

Ни дома, ни отечества, ни друга.

В чужих снегах мой затерялся путь.

Одна метель — безумная подруга —

Зовет, смеясь, прилечь и отдохнуть.

Промчатся тучи. Ветер пронесется.

Потушит снегом человечий вздох.

И там, над звездами высоко, улыбнется

Безжалостный и непонятный Бог.

1942

12 мая

91 год назад родился поэт Александр Есенин-Вольпин. Стихи он публиковал под фамилией матери, Вольпин. А Есенин по отцу, поэту Сергею Есенину, отошедшему в мир иной, когда младшему сыну исполнился всего годик с семью месяцами. Мать тоже поэт.

У отпрыска двух поэтов оказались незаурядные математические способности, в 25 лет он защитил диссертацию. А параллельно писал, по отзывам современников, «совершенно необычные стихи, тогда так никто не писал». За стихи и поплатился, сначала принудительным лечением в психиатрической больнице, затем ссылкой в Караганду. Отбывал ссылку в компании с двумя поэтами же, Наумом Коржавиным и Юрием Айхенвальдом.

В 1961-м году в Нью-Йорке вышел сборник Есенина-Вольпина «Осенний лист»: стихи и эссе. Второй прецедент после «Доктора Живаго», ведь тогда не было принято, чтобы жившие в Советском Союзе публиковались сразу за рубежом, не проходя советской цензуры. Последовал гнев партийного начальства; родные тётки, сёстры Сергея Есенина, отрекаются от племянника; очередное принудительное лечение.

В 60-е Александр (Алик, как всего его называли) Есенин-Вольпин вошёл фигурой легендарной. Евтушенко, Вознесенский, Рождественский для московских поэтов-СМОГистов не были авторитетами, а сорокалетний Алик – авторитет. Правда, стихописание осталось в прошлом, в сороковых-пятидесятых. Зато Есенин-Вольпин оказался отцом новой российской оппозиции.

Владимир Буковский: «Алик был первым человеком в нашей жизни, всерьез говорившим о советских законах. Но мы всё посмеивались над ним.

— Ты, действительно, Алик, чокнутый, — говорили мы ему. — Ну, подумай, о чем ты говоришь? Какие же законы могут быть в этой стране? Кто о них думает?

…все только плечами пожимали. Знали бы мы тогда, что таким вот нелепым образом, со смешного Алика Вольпина с кодексом в руках…начинается наше гражданско-правовое движение…».

За прошедшие полвека никакой принципиально новой тактики российские оппозиционеры не выдумали.

50-летие отец российской правозащиты и бывший поэт отмечал уже за границей. Следующую часть жизни посвятил математике. Ныне живёт в Бостоне, США.

В зоопарке

В зоопарке, прославленном грозными львами,

Плакал в низенькой клетке живой крокодил.

Надоело ему в его маленькой яме

Впоминать пирамиды, Египет и Нил.

И увидев меня, пригвожденного к раме,

Он ко мне захотел и дополз до стекла,

Но сорвался и больно ушибся глазами

О неровные, скользкие стены угла.

...Испугался, беспомощно дрогнул щеками,

Задрожал, заскулил и исчез под водой...

Я ж слегка побледнел и закрылся руками

И, не помня дороги, вернулся домой.

...Солнце радужно пело, играя лучами,

И меня увлекало игрою своей.

И решил я заделать окно кирпичами,

Но распался кирпич от оживших лучей,

И, как прежде с Землей, я порвал с Небесами,

Но решил уж не мстить, а спокойно заснул.

И увидел: разбитый, с больными глазами,

Задрожал, заскулил и в воде утонул...

...Над домами взыграло вечернее пламя,

А когда, наконец, поглотила их мгла,

Я проснулся и долго стучался глазами

О холодные, жесткие стены угла...

4 февраля, 1941

***

Тиха во тьме бледнеющая нива,

И облака дырявы и светлы.

Земля еще тепла и терпеливо

Ждут солнца наклоненные стволы.

...Уйди, мечтатель, ищущий свободы!

В пустую ночь не затевай бузы:

У всех домов торчат громоотводы,

Но и без них сегодня нет грозы...

24 августа, 1948

13 мая

120 лет назад родился поэт Николай Минаев. При жизни он выпустил одну-единственную книгу «Прохлада» (1926), на которую появился один-единственный отклик в печати. Значительная часть тысячного тиража досталась автору, он принялся раздаривать свой сборник знакомым и полузнакомым, завершив это занятие 38 лет спустя.

В «Прохладу» вместилась приблизительно двадцатая часть от сохранившегося минаевского наследия. Полное собрание стихов стало доступно лишь в прошлом году. Книгу «Нежнее неба» подготовил замечательный литературовед Александр Соболев, а издало издательство «Водолей». Немалая часть минаевских стихов — «стихи на случай»: надписи на тех самых подаренных экземплярах, записи в альбомы приятелей и сослуживцев и т.п. Остальная часть побуждает высказаться категорично: поэзия Николая Минаева – одно из крупнейших открытий последнего времени. Открытий, возможно, несвоевременных, (то «шибко культурный», то едко-ироничный «политический преступник» на фоне советской ностальгии), но кто сказал, что поэт обязательно должен быть «ко двору»?! Конечно, «на вкус и цвет…», но даже на первый взгляд немудрёная пародийная агитка (кстати, единственная у Минаева) исполнена им виртуозно.

* * *

Я о чем-то подумал, но только не помню о чем…

Всколыхнулась вода от напрасной тревоги утиной,

И томительный месяц завяз утомленным лучом

В кудреватых кустах, убеленных сырой паутиной.

Чем в ревнивой досаде тревожному сердцу помочь?!

Как душой побороть расслабляющей нежности смуту?!

Где укрыться сейчас, если даже пугливая ночь

Мне не хочет простить одиночества в эту минуту?!

Не колышатся клены, никто никого не зовет;

Словно стрелы, мгновенья вонзаются в мысли с налета,

Раздражающий месяц за облако скрылся – и вот

Не мерцает уже оловянная накипь болота.

Ветер шумно метнулся, мешая дышать резеде;

Утомленье росло, и томленье настойчиво длилось,

И в густой, как любовь, и в тягучей, как ревность, воде

Золотым пауком осторожно звезда шевелилась…

1923

***

Последний пламень солнце мечет

Пурпуровый и золотой,

И меркнет августовский вечер

В борьбе бесплодной с темнотой.

За облаком дорожной пыли

Не видно реющих стрижей;

Опять, опять слова застыли

Как сгустки крови на ноже.

И жутко видеть почему-то

Как тают тени у куста

И знать, что с каждою минутой

Растет и крепнет темнота.

Когда же вечер изнеможет

И упадет под вражий меч –

Прочувствовать, что сердце может

Своей тоски не уберечь.

14 мая

87 лет назад родилась поэт Софья Прокофьева. Она же детская писательница, автор приключений жёлтого чемоданчика, историй про Машу и Ойку, «Острова капитанов», открывшего цикл о повелителе волшебных ключей и т.д. Впрочем, не только детская: по её пьесе Никита Михалков снял фильм «Без свидетелей», по некоторым мнениям, лучший в его режиссёрской карьере.

В 50-м году, представившись Аглаей Мартьяновой, Прокофьева (впрочем, тогда ещё не Прокофьева – по мужу, сыну композитора и тоже поэту, а Коровина – по фамилии рано умершей матери) напросилась на чтение стихов Борису Пастернаку. Классик одобрил, а одно стихотворение даже (со слуха!) запомнил наизусть и потом прочёл по телефону. За подробностями отсылаем к вышедшим в этом году воспоминаниям Прокофьевой «Дорога памяти». А стихи Прокофьевой увидели свет 15 лет назад.

Из рецензии Михаила Поздняева на книгу «Античный цикл и другие стихотворения»:

«Быть может, перед нами вообще последняя книга Серебряного века, заблудившаяся в нашем железном веке, вышедшая на свет, когда у железного против нее не осталось козырей… Главное в этих стихах — инакомыслие. Мысль живет в них по иным, не общепринятым, законам, она увязает и петляет в метафорической толще, беззаконная, требует неспешного вчитывания, расчистки, слой за слоем, всех образов и символов».

Галатея

А душа так жадно, неумело

Обживает розовое тело,

Изнутри обитель так светла.

Верным словом поклялась: не помнить!

Прошлое, уйди. На что оно мне?

Я дышу. И плоть моя тепла.

А в округе сплетни, кривотолки,

Под ногтями мрамора осколки.

Из-под гребня мраморная пыль.

Лишь усну, ну чуть глаза закрою,

Снится мрамор и зовет сестрою.

Мнишь себя живой? Ты камень, стынь...

Боже, нет! Мне зримый мир порукой.

О, моя душа, будь мне подругой.

Все отдам, мне ничего не жаль.

Ветер медоносный, открывая

Дверь в цветущий сад, в предсердье рая,

Подтверди: я теплая, живая.

Подлети, пчела, меня ужаль.

1949

***

Забудь, что я земною была,

Я вся превращаюсь в колокола.

Теперь не качай меня на руках,

Теперь не хватай меня за рукав,

Привкус меди на этих губах.

Не слабой боги меня слепили,

Но рука родимая тяжела.

Такой удар убивает. Или

Превращает в колокола.

Новый голос страшен и волен,

Снятый с башен и колоколен.

Сколько взвесить? Да весь кусок!

Горло сузилось в волосок...

Друзья выключают глаза.

Лебедей бирюза

На снежности неба

Не для меня, не для меня,

Ничегошеньки для меня:

Ни горькой ночи, ни Судного дня.

Тень земного хлеба.

16 мая

124 года назад родился Владимир Корвин-Пиотровский. По словам Томаса Венцловы «вероятно, наименее известный из значительных русских поэтов ХХ века». Малая известность обусловлена и биографически – поэт, офицер-артиллерист, в Гражданскую войну примкнул к проигравшей стороне: у белых получил подполковника; ранен; красными, захватившими госпиталь, как-то неумело расстрелян; далее эмиграция, — и эстетически – поэт работал в достаточно узком диапазоне форм, львиная доля стихов написана 4-стопным ямбом.

Любители фантастики могут знать Корвин-Пиотровского по роману «Атлантида под водой», написанному совместно с Овадием Савичем и приписанному авторству «Рене Каду» (авторы указали себя … переводчиками). Дебют романа состоялся в Советской России в 1928-м, два десятилетия назад он был дважды переиздан. Стихи же Корвин-Пиотровского стали доступны лишь три года назад, с изданием «Водолеем» книги «Поздний гость».

***

Вот ласточка с оторванным крылом, —

Ей в высоте от боли стало тесно,

Затрепетав, она простым узлом

С путей своих срывается отвесно,

Преодолев лазурную стену,

Другим крылом, живым, но непослушным,

Прощается с течением воздушным

И, ослабев, ныряет в глубину.

Закрыв глаза, дрожа от напряженья,

Вниз падает по линии прямой,

По линии земного притяженья

Куда-то в смерть иль, может быть, домой,

И, падая, щебечет и грустит,

В пронзительной лазури умирая,

И тень ее, как ласточка вторая,

Навстречу ей стремительно летит.

***

Уже в постели, отходя ко сну,

В полубеспамятстве, припоминаю —

Вот только выключатель поверну —

И ты войдешь, и я тебя узнаю.

В каком бреду ты жалила меня,

В каких я вычитал забытых строках

Два смоляных пылающих огня,

Два львиных глаза, умных и жестоких…

И, засыпая, вздрагиваю вновь, —

Всё это было, это будет сниться, —

На темной лестнице густая кровь

К ногам твоим торжественно струится.

Я утром чай завариваю сам,

Изнемогаю от газет и скуки,

Не верю в сны, — но часто по утрам

Разглядываю собственные руки.

18 мая

146 лет назад родился советский поэт из Дагестана Сулейман Стальский. М. Горький на 1-м съезде писателей назвал его «Гомером XX века». Стальский создал ряд произведений о советской героике - о социалистической перестройке лезгинского аула, о новых формах труда, о великих победах, достижениях на фронте социалистического строительства, о любви к родине, о Красной армии, о партии большевиков, о Сталинской Конституции...

Стальский написал также несколько крупных эпических произведений. Первое из них — поэма «Дагестан». Поэма охватывает три периода истории Дагестана: годы борьбы дагестанских горцев с русским самодержавием за свою независимость, годы колониального угнетения и, наконец, период гражданской войны и социалистического расцвета ДАССР. Второе крупное его произведение — «Поэма о Серго Орджоникидзе, любимом сподвижнике и друге великого Сталина». Эта поэма построена как сказание о герое-богатыре. Третья поэма — «Думы о родине», являющая образец подлинного духа советского патриотизма, посвящена 20-летию Октября; она содержит более пятисот стихотворных строк.

Ряд стихотворений поэта положен на музыку. Так, на стихи Сулеймана Стальского записан одноимённый альбом проекта «Коммунизм», вышедший в 1988 году.

Привет вождю, привет солнцу

Над миром кружится весна,

Как наша песня, в этот день.

И враг, бледнее полотна,

Роняет руки в этот день.

Теряя силы и покой,

Он чует смерть над головой,

Он видит полночь над собой

В сверкающий весенний день.

Весь мир трудящихся — за нас.

Не в первый год, не в первый раз

Везде, куда б ни глянул глаз,

Знамена красны в этот день.

В свой лучший свет весь мир одет,

Лицом к Москве встаёт рассвет.

Весь мир свой лучший шлёт привет

Вождю родному в этот день.

И Сталин поднятой рукой,

Улыбкой ласковой, простой

Весь мир поздравит трудовой

С великим Маем в этот день.

Весна идёт. Со всех сторон

Распахнут настежь небосклон,

И даже солнце шлёт поклон

Победам нашим в этот день.

У моря яблони цветут,

Навстречу корабли плывут,

И наши птицы нам поют

О славе нашей в этот день!

19 мая

117 лет назад родился поэт Георгий Оболдуев. Любителей русской поэзии трудно удивить своебразием, поэтов с «лица необщим выраженьем» в ней хватает. Но сын предводителя ковровского дворянства затмевает многих. Недаром ему не удалось при жизни напечатать ни одного… нет, одно стихотворение при жизни всё же было напечатано.

Книга вышла четверть века спустя после смерти в Мюнхене. Подготовил её укрывшийся под псевдонимом Геннадий Айги. На родине сборник Оболдуева вышел спустя ещё дюжину лет. А полностью завершена публикация его стихотворного наследия была лишь шесть лет назад.

«Короля делает свита», большой поэт вырастает из окружения. Немаловажным для Оболдуева было общение с коллегами по литературному сообществу ЭСПЕРО (Союз Приблизительно Равных). Старшие поэты ЭСПЕРО (Сергей Бобров и Иван Аксенов) вышли из футуристической «Центрифуги», делегировавшей в поэтические хрестоматии Пастернака и Асеева.

* * *

из «Мыслей до ветру»

Не целуй моих глаз, Эвридика —

Я их продал, я отдал их в рост.

Небеса утомлённо и дико

Загораются трупами звёзд.

Погуляем по-прежнему, выйдем

Подышать вероломством вещей —

Ты видна мне и я тебе виден

Под наркозом любовных речей.

Потому что лишь тленные души

Обеспечат своё визави,

Я пойду околачивать груши

Закоснелым остатком любви.

1932

* * *

из ЖИВОПИСНОГО ОБОЗРЕНИЯ

С опушки сада

вид на землю,

зашнурованную в поля,

выплеснут в лицо мне,

как оскорбленье.

Гребни выпуклых пашен

играют каждым

мускулом.

Мне славно,

что оскорбленье

наносится здесь по-человечески.

Декабрь, 1923

20 мая

96 лет назад родился поэт Николай Майоров. Он был из тех, кто называл себя «Земшарцы». В пору их юности — когда первое поколение поэтов, родившееся уже при Советской власти, входило в жизнь, — эта их самохарактеристика не требовала расшифровки. Они, граждане мира, готовились построить новое общество во всем мире. Судьба приготовила им мировую войну. В окопы они пошли юнцами, и их стали называть — «Мальчики Державы». Когда Держава подсчитала потери, выяснилось, что в этом поколении из каждых ста живыми вернулись трое. Тогда их назвали: «Смертники Державы».

Поэт Николай Майоров, так и не сдав выпускные экзамены на истфаке, в 1941 ушел добровольцем на фронт. 8 февраля 1942 политрук пулемётной роты 1106-го стрелкового полка 331-й дивизии Николай Майоров погиб у деревни Баранцево Смоленской области. Похоронен в братской могиле в селе Карманово Гагаринского района Смоленской области. Ему было 22 года.

При жизни видел пару своих стихов в университетской газете МГУ. Много чего было утеряно вместе с чемоданом на фронте. Сохранившиеся произведения были опубликованы посмертно.

Рассказы, которые могут быть приняты за стихи

Я выхожу на улицу,

И первый попавшийся мне на глаза круглый фонарь

Напоминает розовую плешь нашего управдома,

С которым я поругался сегодня

Из-за несчастного лифта,

Позволяющего себе двигаться только в одном,

Да и то ненужном направлении — к земле.

Я часто думаю, что было бы с нами,

Если бы мы не изобрели паровоза, радио,

Аэроплана, сложнейших машин,

И прочих весьма интересных вещей,

Которые позволяют нам думать,

Что мы все-таки умные.

Вчера один знакомый счетовод

Уверял меня, что мир до сих пор

Блуждал бы в хаосе цифр,

Если бы кто-то случайно не придумал деньги.

А я сказал ему, что это не так.

Тогда он ушел в свою каморку,

Обозвав меня предварительно шепотом.

Затем я услышал неприятное щелканье —

Он снова работал на счетах.

Когда я об этом рассказал одной женщине,

Она долго хохотала, не подозревая,

Что в эту ночь ей приснится

Мой клетчатый шарф.

1939

21 мая

129 лет назад родился поэт Михаил Зенкевич. Один из шести «истинных» акмеистов, соратник Гумилёва, Ахматовой и Мандельштама. В «Цехе поэтов» он был немного на отшибе, — вместе с ближайшим другом Владимиром Нарбутом. Оба, не без бодлеровщины, были очарованы эстетикой отвратительного. Оба были провинциалами, Нарбут с Украины, Зенкевич – с низового Поволжья. Оба эпоху, когда устанавливалась новая литературная иерархия, — две революции, Гражданскую войну, голод – пережили у себя в провинциях. Расстрелянного друга Зенкевич пережил надолго, умер он уже в 1973-м.

Темное родство

О темное, утробное родство,

Зачем ползешь чудовищным последом

За светлым духом, чтоб разумным бредом

Вновь ожило все, что в пластах мертво?

Земной коры первичные потуги,

Зачавшие божественный наш род,

И пузыри, и жаберные дуги -

Все в сгустке крови отразил урод.

И вновь, прорезав плотные туманы,

На теплые архейские моря,

Где отбивают тяжкий пульс вулканы,

Льет бледный свет пустынная заря.

И, размножая легких инфузорий,

Выращивая изумрудный сад,

Все радостней и золотистей зори

Из облачного пурпура сквозят.

И солнце парит топь в полдневном жаре,

И в зарослях хвощей из затхлой мглы

Возносятся гигантских сигиллярий

Упругие и рыхлые стволы.

Косматые - с загнутыми клыками -

Пасутся мамонты у мощных рек,

И в сумраке пещер под ледниками

Кремень тяжелый точит человек...

1911

24 мая

В этот день родились сразу три больших поэта. К 75-летию Иосифа Александровича Бродского и без нас сказано немало слов, снято много сюжетов и опубликована масса его чудесных стихов. Мы расскажем о его коллегах, не менее интересных эмигрантах, Алексее Парщикове и Борисе Поплавском.

61 год назад, четырнадцатью годами позже Бродского, родился поэт Алексей Парщиков. Точнее, Парщиковым, по фамилии матери, он стал через 17 лет после рождения. А до этого носил фамилию отца, военврача М.И. Рейдермана. Родился на Дальнем Востоке. Парщиковым стал в Донецке. Любопытно, что на обнародованных страницах из школьного журнала за русскую литературу выставлен «тройбан», а за украинскую – «хорошо».

Выпускник киевской сельхозакадемии, поступил в Литинститут. Там влился в группу неофутуристов, произошедших от скрещивания русского авангарда с Карлосом Кастенедой. Здесь начала надвигаться Перестройка. Перед штатом пропагандистов встала задача выдать мировой общественности дезинформацию, якобы в России происходят коренные и необратимые изменения. Тогда и стали из студентов Литинститута подыскивать кого-нибудь понепохожей на совписов.

Парщиков стал звездой медиа. Его фамилию упоминали, наверное, не реже, чем Вознесенского в шестидесятых. Но поэт вошёл в известность далеко не юношей. Первая книга вышла уже в 32 года, накануне кризиса среднего возраста. А в роковое для поэтов 37-летие Парщиков уехал из России. Далее по пословице «с глаз долой – из сердца вон»: вспомнили о поэте лишь тогда, когда он умер. Одни стали догадываться, что потеряли большого поэта, другие – радоваться тому, что поэт с биографией, далёкой от патриотического канона, не занял в литературной иерархии олимпийского трона. Второго Бродского не получилось. Впрочем, посмертные судьбы могут быть какими угодно, подождём столетие-другое.

Суфий

Из волос своих я свяжу чекмень,

из кости своей вырежу ножик,

на ночь свою расстилая тень,

я укрою собой ее, как рогожей.

Ты спросил у сердца? Есть путь короче...

Я в выборе образа жизни прав,

совлекая видимые оболочки, —

с деревьев – деревья и травы – с трав.

В рукотворной пустыне глаза слезятся,

не от солнца, сияющего покуда,

не от жизни, с которой легко расстаться, —

Жжет меня одиночество Абсолюта.

1983

* * *

Посчитаем:

на 1 кг болтовни

уходит 3 кг

чистого времени.

Стекло, разбиваясь,

не тратит времени, чтобы зазвенеть

специально.

Оно разбивается и звенит

одновременно.

А ты... Много говоришь о смерти,

много, поверь мне.

Время уходит за это время,

чтобы звенеть.

1977

24 мая

112 лет назад в Москве родился Борис Поплавский. Во время Гражданской войны Поплавский выехал через Константинополь в Париж, где и провел большую часть активной творческой жизни (1919 – 1935 гг.). Во французской столице он вёл достаточно бедную жизнь по убеждениям, бродяжничал, был завсегдатаем злачных питейных заведений, употреблял наркотики. Но при всем при том Борис не забывал о поэзии и регулярно печатался в литературных журналах русской эмиграции («Числа», «Воля России», «Современные записки», «Звено»), посещал литературные собрания объединений поэтов («Зелёная лампа», «Кочевье»).

В этом мире упадка, в этом не кончающемся забытье, в этом разлагающемся обществе Поплавский сделал свой тёмный, болезненный поэтический стиль на стыке правды и вымысла, наслаждения и страдания, сна и бодрствования. Артюр Рембо, французский сюрреализм, русский символизм и футуризм причудливым образом составили его таинственный поэтический мир, где он только и мог найти себе приют.

Поплавский погиб в Париже 9 октября 1935 вместе со своим случайным знакомым от отравления наркотическим веществом (по одной из версий, это было самоубийство, по другой — с собой покончить решил приятель Поплавского, захотевший «прихватить» кого-нибудь на тот свет).

Черный заяц

Николаю Оцупу

Гаснет пламя ёлки, тихо в зале.

В тёмной детской спит герой умаясь.

А с карниза красными глазами

Неподвижно смотрит снежный заяц.

Снег летит с небес сплошной стеною,

Фонари гуляют в белых шапках.

В поле, с керосиновой луною,

Паровоз бежит на красных лапках.

Горы-волны ходят в океане.

С островов гудят сирены грозно.

И большой корабль затёртый льдами

Накренясь лежит под флагом звёздным.

Там в каюте граммофон играет.

И друзья танцуют в полумраке.

Путаясь в ногах собаки лают.

К кораблю летит скелет во фраке.

У него в руке луна и роза,

А в другой письмо где жёлтый локон,

Сквозь узоры звёздного мороза

Ангелы за ним следят из окон.

Никому войдя мешать не станет.

Вежливо рукой танцоров тронет,

А когда ночное солнце встанет

Лёд растает и корабль утонет.

Только звёздный флаг на белой льдине

В южном море с палубы узнают.

И фуражки офицеры снимут.

Краткий выстрел в море отпылает.

Страшный заяц с красными глазами

За двойным стеклом, замысловатым,

Хитро смотрит: гаснет ёлка в зале.

Мёртвый лысый мальчик спит в кровати.

25 мая

71 год назад родился поэт Георгий Недгар. Титан московской гностической психоделии.

Недгара, по типу его биографии, можно отнести к «проклятым поэтам». «Марцефаль» – именно так названа его поздняя поэтическая тетралогия, написанная в последние пять лет жизни после двенадцатилетнего молчания (C 1972 по 1984 гг. Недгар не писал) и ценимая автором гораздо выше своего раннего творчества. Характерна и ранняя смерть - от передозировки снотворного, по версии сына поэта, это был суицид. В девяностые годы, уже посмертно, были изданы две книги Недгара, являющиеся сейчас букинистической редкостью.

Относительно недавно у поэта появился мемориальный сайт nedgar.ru. Предлагаем ближе узнать там, что же вынес автор из своего многотрудного мистического опыта на свет.

Посвящение

Н.М.

Ты возвращаешься с крыльца

С таким отчаяньем и страстью,

Что больше я не верю счастью,

Не вижу твоего лица.

Рука моя не шелохнется,

Язык не смею повернуть.

Все говорят: она вернется,

Она твоя – когда-нибудь.

Упало северное лето,

Сыграло солнце вдоль ресниц,

И ты, бесправна и раздета,

Ушла искать весенних птиц.

27 сентября, 1984 г.

***

Не человек, а оборотень тонкий,

Венозный жар, отточенный во льду

Мне воссоздаст сухая перепонка

Чтоб жертву снять в Таврическом саду.

Я падаю с руки, ослепетая

Как Русь смыкает каменный орел

И стрекоза струится золотая

И сердца замирает ореол.

Мнят обо мне готические связи,

Но бульканье желудка на пару

Мне говорит, что верен Тимирязев

И жертве внутрь и трезвости в миру.

7 февраля, 1989 г.

26 мая

120 лет назад родился поэт Константин Большаков. В юности футурист, умудрявшийся сохранять добрые отношения с поэтами из враждующих друг с другом компаний. Вот что писал о нём ещё один участник футуристического движения, Борис Пастернак: «…поэт, с честью выходивший из испытанья, каким обыкновенно являлось соседство Маяковского.

Из множества людей, которых я видел рядом с ним, Большаков был единственным, кого я совмещал с ним без всякой натяжки. Обоих можно было слушать в любой последовательности, не насилуя слуха. …эту дружбу легко было понять, она была естественна. В обществе Большакова за Маяковского не болело сердце, он был в соответствии с собой и не ронял себя».

А шум вокруг имени Большакова был, пожалуй, не меньший, нежели вокруг его ныне куда более известного друга.

В общем, всё складывалось просто чудесно, но началась война и Большакову попадает под хвост шлея – он бросает Университет, и, окончив кавалерийское училище, уходит на фронт. Военной службе он отдаст семь лет.

Закосившие от фронтов соратники по движению и ровесники станут знаменитостями и классиками. Восстанавливать прежние отношения с «героями тыла» в 1922-м году после демобилизации, уже из Красной армии, Большаков не будет.

Последняя поэтическая книга Большакова, «Ангел всех скорбящих. 3-я книга стихов», так и не вышла. Да и сам он оставил стихи и перешёл на прозу. Не с таким оглушительным резонансом, но небезуспешно. В 1928-м даже начинает печататься собрание его сочинений (вышло три тома).

Всё закончилось в 1936-м году, когда писателя арестовали. «Точка пули» поставлена полтора года спустя, 21 апреля 1938 года. Вторую, неопубликованную, часть автобиографического романа, — главного дела жизни писателя, — убийцы с Лубянки изъяли. И уничтожили. Осталась фотография — после пыток, накануне расстрела.

Жён и детей Большаков не оставил, хлопотать о литературном наследии было некому.

Несколько слов к моей памяти

Я свой пиджак повесил на луну.

По небу звёзд струят мои подошвы,

И след их окунулся в тишину.

В тень резкую. Тогда шептали ложь вы?

Я с давних пор мечтательно плевал

Надгрёзному полёту в розы сердца,

И губ моих рубинящий коралл

Вас покорял в цвету мечты вертеться.

Не страшно вам, не может страшно вам

Быть там, где вянет сад мечты вчерашней,

И наклоняются к алмазящим словам

Её грудей мечтательные башни,

Её грудей заутренние башни.

И вечер кружево исткал словам,

И вечер остриё тоски нащупал,

Я в этот миг вошёл, как в древний храм,

Как на вокзал под стекло-синий купол.

И еще

В час, когда гаснет закат и к вечеру,

Будто с мольбой протянуты руки дерев,

Для меня расплескаться уж нечему

В этом ручье нерасслышанных слов.

Но ведь это же ты, чей взор ослепительно нужен

Чтоб мой голос над жизнью был поднят,

Чья печаль, ожерелье из слезных жемчужин

На чужом и далеком сегодня.

И чьи губы не будут моими

Никогда, но святей всех святынь,

Ведь твое серебристое имя

Пронизало мечты.

Не все ли равно, кому вновь загорятся

Как свеча перед образом дни.

Светлая, под этот шепот святотатца

Ты усни…

И во сне не встретишь ты меня,

Нежная и радостно тиха

Ты, закутанная в звон серебряного имени,

Как в ласкающие вкрадчиво меха.

Январь, 1916

27 мая

55 лет назад родился Александр Бащлачев. В одном интервью он сам сказал про себя: «Я -человек поющий. Есть человек ... рисующий, есть летающий, есть плавающий. Вот я - поющий, с гитарой».

Прожил Башлачев 27 лет, написал немногим более сотни стихов, причём подавляющее большинство самых известных произведений создал всего за два года. Слишком яркий накал. Если б не взял в руки гитару, возможно, стал бы одним из значительных поэтов своего времени. Но это было невозможно для того, кто тогда свою речь не мыслил без рваных струн, звона бубенцов на запястье, публики подпольных рок-концертов в Москве.

Но что-то там с ним случилось в этой Москве. Внезапно СашБаш, как его называли, исчез для всех, уехал из столицы. Оказалось, сначала вернулся домой в Череповец, потом путешествовал один по Средней Азии. Вернулся и, по воспоминаниям друзей, был молчаливым, ничего не писал, с неудовольствием исполнял старые песни. Все-таки играть концерты приходилось ради какого-никакого заработка. 17 февраля 1988 года покончил жизнь самоубийством.

Все-таки поющий человек Башлачев - человек трагической судьбы, но сам по себе фигура не трагическая, хотя его часто описывают именно так. Всем, кто слушал его песни, читал интервью и видел записи концертов это очевидно. Песни СашБаша – горькие, но среди них мы не помним ни одной пораженческой, они всегда добры и сердечны, даже если отчаянны. Нам кажется, что не по поступкам и биографическим фактами, но по стихам нужно узнавать поэта.

***

Здесь тупиком кончается дорога.

Любого цвета флаг повесьте на сарай -

В нём всё равно и пыльно, и убого.

Здесь скучно. Самого занюханного бога

Не привлечёт наш неказистый рай.

Ничего не случилось

Я сегодня устал. Стал сегодня послушным.

Но не нужно похвал равнодушных и скучных

И не стоит труда ваша праздная милость.

Что со мной? Ерунда... Ничего не случилось...

Цепи долгого сна неразрывны и прочны.

И в квадрате окна ночь сменяется ночью.

В этом медленном сне мне единой наградой

Всех лежачих камней пересохшая правда.

Мелко тлеет костер... Наконец я спокоен.

Пыль надежд моих стер я холодной рукою.

И заснул до утра. А наутро приснилось,

Все, что было вчера, да со мной не случилось.

***

Я не знаю имен. Кто друзья, кто враги,

Я здесь свой или гость, или, может быть, я здесь в плену...

Подымите мне веки.

Подошли с двух сторон. Навалились плечом.

Горячо. По спине течет пот.

Но вот кто-то, тихо смеясь, объявляет мой ход.

Подымите мне веки.

Я не вижу мастей. Ни червей, ни крестей.

Я никак не могу сосчитать наугад, сколько карт у меня на руках.

Подымите мне веки.

Это кровь и вино, это мясо и хлеб.

Почему так темно? Я, наверно, ослеп.

Подымите мне веки

27 мая

112 лет назад родилась поэт Елена Благинина. «Мама спит, она устала» или «Вот какая мама – золотая прямо» — детские её стихи знакомы, наверное, каждому, кто был ребёнком, освоившим русскую речь. Гораздо меньше известна другая Благинина – трагический лирик.

Благинина была женой большого поэта Георгия Оболдуева и ей было отпущено жить 35 лет после его смерти. «Стоит ли говорить о том, как обмелели берега моей жизни, через какую пустыню скорби прошла я за все годы существования без него?». Книга Благининой об истории их любви была издана уже посмертно.

Детская писательница, — она чётко увидела и дотошно описала иную сторону бытия: старение и дряхление, возрастные утраты, необратимость и безжалостность времени. И читателей у вот такой Благининой будет с каждым годом всё больше, демография работает на неё.

***

Как два цветка, как две священных рыбки,

Как два самозабвенных божества,

Они друг перед другом — без улыбки,

Легчайшие, почти без естества.

Четыре глаза, тающих топаза,

В которых тонут дикие зрачки.

Под жестковатые синкопы джаза

Вдруг шевельнулись руки-плавнички.

И заскользили, чуть сгибаясь, ноги,

Изогнутые дрогнули тела...

И чудится — языческие боги,

Завидуя, глядят из-за угла.

Их оглушают саксофоны, трубы,

Перуновы костры горят в крови...

И древние девические губы

Полураскрыты в таинстве любви.

***

А война могла бы и не быть!

А жена могла бы и не выть!

А невеста жениха не ждать!

А младенец сиротой не стать!

Божья матерь на крик не кричать!

Ангел смерти Азраил — молчать,

В огненные трубы не трубить!

А война могла бы и не быть!..

28 мая

Поэты, конечно, каждый день рождаются, но 28 мая – какая-то поистине благословенная Эвтерпой дата. В этот день родились Максимилиан Волошин и Владислав Ходасевич. Об этих великих поэтах сказано много и стихи их, к счастью, не так уж редки. А мы поговорим о менее известном Алексее Дуракове, о нем больше тревоги.

Окончив корабельное училище гардемарином, поэт вместе с экипажем ушёл в плавание из Владивостока в югославский Дубровник. И остался в Югославии навсегда.

Окончив университет, работал в провинциальном Вране в детдоме и гимназии. Иногда выбирался в Белград, где познакомился с другими русскопишущими поэтами. Вошёл в белградскую ветвь созданного в Париже «Перекрёстка». Литературного кружка, избравшего в образцы и мэтры Ходасевича. Ходасевича наши современники, кажется, по мере сил прочли, его учеников, боимся, нет.

Во время нацистской оккупации Югославии большинство русской эмигрантской общины, не будем скрывать, держалось прогитлеровских симпатий. Дураков стал одним из немногих исключений. Он связывается с красным подпольем, выполняет поручения разного рода, несколько раз попадает под арест и на принудительные работы. В конце концов, уходит к партизанам. Поэт погиб в бою и похоронен на месте гибели, на берегу реки Савы. Через 21 год указом Президиума Верховного Совета СССР награждён орденом Отечественной войны II степени, посмертно.

Родовая деревня, основанная предком поэта в конце XVII века, в 1952-м году переименована, поскольку старое название Дураково (цитирую документы) «звучало оскорбительно для ее жителей». Поэт застал времена, когда в ней было под тысячу жителей, двадцать лет назад жителей уже не Дуракова, но Лугового оставался десяток. Живёт ли там кто сейчас — Бог знает. Сменилось название и у лежащей поблизости бывшей столицы уезда. Старое имя напоминало о главе Временного правительства, свергнутого большевиками. Город Керенск стал селом Вадинском.

***

Завидую тебе, мой друг,

Как дух твой мыслит непорочно.

Твоя душа проста, как круг,

Как круг законченный и точный.

А я себя не узнаю,

Меня измучили пороки.

И в душу заглянув свою,

Читаю приговор жестокий.

Обезображенный больной,

Желая у ручья напиться,

Так в зеркало струи глядится

И видит страшный облик свой.

Арион

Очагов чужеземных пепел

На сандалиях ветхих моих

Вечно радостен, вечно светел

Заблудившийся в сердце стих.

Не боюсь далеких скитаний,

Чудодейственной волей спасен

От пучины неверных лобзаний,

Как мой праотец Арион.

И, бродя, по чужим долинам,

Подымая летучий прах,

Чужеземным розам и кринам

Я хвалу воздаю в стихах.

Но, Леванта пламенной ночью,

Подорожную сбросив суму,

Сплю и вижу во сне, как воочью,

Дом мой славный в огне и дыму.

30 мая

110 лет назад родился поэт Борис Лапин. «Он увлекался Людвигом Тиком, Брентано и писал стихи тонкие, словно вымпел на ветру. Все в этих стихах было как во мгле. Неясно бежали строчки. Это была поэзия редких слов, скорбных образов, одна из самых сильных в те годы» — это из воспоминаний друга детства, знаменитого сценариста Евгения Габриловича.

На двери квартиры юного романтика висела табличка «Кожные, мочеполовые и венерические болезни. Прием по вторникам, четвергам и субботам с 3 до 5 часов дня». Отец романтика был врачом. Матери он почти не помнил, она с новой семьёй уехала за границу.

Лапин начал писать стихи в шестнадцать лет, «книжные, туманные и оторванные от жизни». Это по его собственным словам, самые ранние из сохранившихся стихов, судя по датам, написаны ещё в пятнадцать лет.

Евгений Габрилович: «В те годы нам с Лапиным очень хотелось попасть в имажинисты. Мы несколько раз приносили им наши стихи. Имажинисты хвалили нас. Они говорили, что мы их ученики, но в группу не принимали. Когда же они открыли книжную лавку в переулке против Художественного театра, и я купил там книжечку Вадима Шершеневича «Лошадь как лошадь», то автор сделал мне такую дарственную надпись: “Кассой получено столько-то (цифрой и прописью) рублей”. Эта надпись так рассердила нас с Лапиным, что мы вышли из кандидатов в имажинисты и открыли собственную литгруппу «Московский Парнас».

Отзывы на стихи вундеркинда были в диапазоне от «Это тот Пушкин, которого мы все ждали» Аделины Адалис до более снисходительного брюсовского «дебютант, сумевший не быть подражателем».

К восемнадцати годам Лапин был автором трёх книг, третья, «Гимны против века», так и останется неизданной до 2009 года. Мандельштам, по заказу частных издателей выступивший в неожиданной для него роли составителя антологии поэзии, закончил её стихами Лапина.

Как часто бывает с вундеркиндами, Лапин быстро перегорел. Нет, он продолжал писать, пусть в ином стиле, он ещё написал несколько стихов, достаточных для сохранения репутации — но страсти всей жизни поэзия уже не составляла. Очкарика-эрудита, — словно он досрочно выполнял наставления Саади, — обуяла жажда путешествий. Он издавал путевые очерки, стал зятем Эренбурга, изучал языки, один список которых дорогого стОит: английский, французский, немецкий, фарси, таджикский, монгольский, чукотский, польский, болгарский, урду…

Возможно, Саади был прав и годам к 60-ти миру предстал бы поэт с идеальной подготовкой к началу серьёзных занятий поэтическим ремеслом. Но последнее путешествие – на фронт Второй мировой войны, — оказалось роковым. В сентябре 1941-го года Борис Лапин оказался в «киевском котле». Из окружения он не вышел.

***

Детство. Рост под знаком Таракана;

Зодиак плиты;

Всех, кто пьет забвенье, здесь, из крана,

Я зову на ты.

С тех времен, с тех строк месяцеслова,

Так, из года в год,

Как любовь и боль, любви обнова

Важная цветет.

Анфилады тонких, светлых комнат,

Рамы, ровный зал,

Обо мне забыли и не помнят

Кто их покидал.

И лучи опять опустят темя

В грязь, в канавы, в ил

И не спросят, как провел я время,

Где я, чем я жил.

Память — молоко. О, память — кринка,

Лед пустого лба.

О, моя высокая пружинка,

О моя судьба.

29 мая

Итак, небольшой временной коллапс, возвращаемся в последние майские деньки. Просто не можем не вспомнить об этом авторе. 49 лет назад родился поэт Павел Пепперштейн. Он известен, успешен во многих областях искусства, признан и в теории, и в практике художественного и литературного искусства. Читатель без труда найдет в интернете массу информации о нем.

А мы к дню рождения разыскали стихи из дебютного сборника «Великое поражение» и «Великий отдых». А также из цикла «Астральный шёпот» пера тогда ещё двадцатилетнего автора.

За шесть лет до этих стихов Павлик Пивоваров, сын детской писательницы и художника, совмещавшего оформление детских журналов и книг с участием в выставках концептуалистов, придумал себе псевдоним Пепперштейн: «я прочитал роман Томаса Манна «Волшебная гора» … мне понравился персонаж по имени Пепперкорн, которому я и обязан своим псевдонимом. Я просто несколько еврейское звучание хотел придать фамилии».

***

Ах, как бы пробиться сквозь этот астрал,

Сквозь красные звездочки сердца,

Сквозь Черное море и синий Байкал

Сквозь милую, тайную дверцу?

Я знаю что там, на другой стороне,

Давно уже ждут меня дома

В селеньях космических, в дальней стране

Где все так темно и знакомо.

Мне режет глаза этот ласковый свет

Приятного, теплого солнца

Устал я от дня и вращенья планет

Устал я глядеть из оконца.

Я снова хочу в мутноватый покой,

В хтонической ласковой лени

Дремать навсегда и, поникнув главой,

У Бога сидеть на коленях.

***

Ты не бойся меня, уркагана,

Я ведь маленький бойкий зверек

Я прикончу тебя из нагана,

Но я также как ты одинок.

И дрожит мое сердце, как тряпка,

Под порывом космических дум,

Но тверда моя бледная лапка

И стремительный выстрел угрюм.

Дата публикации: 02 февраля, 2016 [16:40]
Дата изменения: 09 февраля, 2016 [16:55]

← Вернуться